Грязно-белые брызги взлетели над макушками леса и упали прямо под ноги двум людям, остолбеневшим от неожиданности. Они направили стволы своих автоматов в ту сторону, где произошел этот непонятный подземный взрыв, и остолбенели, увидев, как откуда-то снизу, из земли, разверзающейся на их глазах, выбирается на поверхность какое-то гигантское существо немыслимых размеров.

Сначала наружу показалась его голова треугольной формы с двумя парами черных выпуклых фасеточных глаз, расположенных по обеим сторонам огромного клюва. Клюв существа раскрылся, и окрестность сотряс пронзительный крик, от которого заложило уши. Людей обдало волной отвратительной трупной вони, настолько сильной, что один из них даже припал на левое колено, закрывая нос рукавом – ему показалось, что сейчас его может вывернуть наизнанку. Затем это порождение чьей-то безумной фантазии начало вылезать из своего логова и их взору предстали его поразительно длинные конечности, напоминающие собой тонкие ноги насекомых, сложенные в коленях и вытянутые кверху. «Как у Богомола», — мелькнула мысль в голове у Дмитрия. И тут перед глазами Михалыча возникли строки из книги, прочтенные им не так давно:

«И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих».

Попасть из тюрьмы в город можно было следуя только одной дорогой, уходящей на запад, в дебри лесов. Это была даже не дорога, а скорее просека, когда-то очень давно вырубленная людьми, а затем за долгие годы периодически укатываемая гусеничными траками и шинами машин. Эта земля никогда не ведала асфальта и хранила в себе воспоминания ещё тех веков, когда сюда впервые ступила нога человека, опасавшегося дикую и необузданную природу, с ее обилием снежных покровов и хищных зверей.

Дмитрий долгие годы видел свободу только в своих снах и воспоминаниях – что впрочем, было для него одним и тем же. И вот, наконец, он, вынужденный на протяжении целой бесконечности созерцать тишину холодных стен, неожиданно угодил в целый мир звуков, окружавших его повсюду. Он различал, как откуда-то издалека, за нескончаемой стеной деревьев и кустарников, выглядывавших из сугроба, доносится до его слуха уханье филина и пересвист каких-то птиц. Он слышал, как шумели лысые верхушки деревьев над головой под порывами холодного ветра. Как где-то в самой чаще хрустят ветки под лапами каких-то легких, маленьких и юрких пушистых зверьков. Он зажмурил глаза и просто шел вслед за Михалычем, наслаждаясь ароматами чистого, свежего, лесного воздуха и теплом весеннего солнца, которое сегодня после обеда светило особенно ярко. Да, — подумал он, — свобода радуется моему возвращению!

…Алексей Михайлович так и остался сидеть на полу, откинувшись спиной на ящики письменного стола, и уже пятнадцать минут наблюдал за движениями стрелок на часах, которые висели на стене напротив него. В метре от него стояла кровать, на которой остался лежать труп. Глаза покойного священника были открытыми и, не в силах более выдерживать взгляда туманной пелены смерти, которую они источали, Михалыч просто накрыл голову умершего испачканным одеялом. 

 Если в этой проклятой жизни вообще существовало такое понятие, как «судьба», то сейчас она, эта судьба, обходилась с ним самым подлым и жестоким образом. Кошмар, который происходил вокруг уже вторые сутки, продолжался. Остаться несмотря ни на что здесь, на территории этого чужого и отталкивающего своей гнетущей атмосферой учреждения, не уехав с остальными ради одного человека, было наверное глупо и опрометчиво. Но так велела ему какая-то человеческая совесть, какой-то внутренний голос. Сколько уже раз потом в его жизни были проблемы после того, как он к нему прислушивался. И вот, опять! Стоило ли оставаться здесь, чтобы в итоге стать свидетелем очередной людской смерти? Надежды на то, что впереди будет что-то светлое и спасительное, на то, что всему происходящему найдется хоть какое-то разумное объяснение, таили с каждой секундой. Да чего уж там – их попросту больше не оставалось! Ну и что теперь прикажете делать, господин внутренний голос? 

Интуиция между тем подсказывала, что сейчас произойдет именно то страшное, чего он и ждал. Именно то, почему не выходил из комнаты и почему достал пистолет из нательной кобуры, сняв его с предохранителя. Если сейчас труп покойного оживет – то это будет уже третий случай в его двухдневной практике. Третий случай – это уже не совпадение. Третий случай – это уже закономерность. 

Алексей Михайлович брел по пешеходной галерее стен «Безмолвного монаха» и кутался в свой старый потертый временем бушлат. Над тюрьмой свирепствовал холодный мартовский ветер, гоняющий по небу стаи остервенело каркающего воронья. Крылатые трупоеды слетались со всех сторон к воротам прогулочных боксов. Туда, где в беспорядочной куче покоились расстрелянные тела заключенных. Чтобы успеть урвать свой кусок ещё не окоченевшей на морозе плоти и утолить первобытный голод пернатых прожорливых тел. «Поганое стервячье племя!» — сплюнул себе под ноги Михалыч и покосился вниз, поравнявшись с тюремным погостом.Покосившиеся деревянные кресты некрасиво торчали неровными рядами из осевшего грязного снега. У тюремных могил не было оградок, как не было никакого ограждения и у самого тюремного кладбища. Просто кресты с номерами и скупым списком фамилий и дат смерти. Жаль, что тем, кого клюет сейчас воронье, не досталось даже этого… Не по-человечески это все, не по православному. 

Михалыч ещё раз зябко поежился под очередным ледяным порывом ветра, отвернувшись, закурил сигарету, пряча огонек зажигалки в могучие кулаки, и побрел обратно, намереваясь достать из холодильника в своей комнате непочатую бутылку водки и помянуть всех тех, кто не пережил сегодняшнего дня. Если бы он задержался на том месте, где только что стоял, ещё пару секунд, то он бы обязательно увидел, успел бы заметить опытным наметанным взглядом бывалого стрелка, как внизу, где-то под снегом у могил, зародилось необъяснимое движение. Заиндевевшие комья земли толкала снизу вверх неведомая адская сила, пытающаяся вырваться наружу. Сила, пробужденная в мертвом организме с приходом в этот мир тех, кто явился разрушать ими давно созданное. И только десятки внеземных пирамид, застывших над Россией, знали, что все идет по плану. 

«Значит вот она какая, амнистия по случаю конца света», — Дмитрий подошел к каменной стене и поднял голову вверх. Из-под самого потолка, сквозь толстые пыльные стекла зарешеченного оконца в его камеру проникали живые лучи солнечного света. Совсем не так, как раньше, там, в прошлой жизни. Ну, хоть напоследок прикоснуться к этим частицам свободы… И он сделал один глубокий вдох, надолго затаив дыхание – хотя и понимал, что никакого сквозняка с воли щели этих стен к нему не пропустят. Позади него уже раздавались звуки открываемой двери. Он закрыл глаза и представил, как совершает обороты вокруг своей оси ключ, находящийся внутри механизма замка. Вот с характерным щелчком в сторону отходит засов.

По правилам внутреннего распорядка тюрьмы, сейчас он должен был продолжать стоять лицом к стене, широко раздвинув ноги и подняв руки над головой с раскрытыми ладонями, обращенными в сторону выхода, громко и четко начиная выкрикивать свою фамилию, имя и отчество, а также статьи, по которым он был пожизненно осужден. Но Дмитрий знал уже точно, на этот раз к нему пришли не для того, чтобы проводить очередную проверку. Сюда идут, чтобы передать ему билет на тюремное кладбище. Или куда там они теперь станут выносить сотни свежих местных трупов… А потому, во всех этих прелюдиях и соблюдениях правил уже не было никакого смысла. Он как-то грустно и зло ухмыльнулся, разворачиваясь навстречу человеческому силуэту, из рук которого в следующее мгновение выпорхнула вспышка.

В лоб как будто ударило молнией, от удара голову запрокинуло назад, увлекая вслед за собой и все тело… Куда-то глубоко вниз, в тёмный и бесконечно-бездонный колодец. Он слышал, как свистит в ушах воздух, разрезаемый на части его стремительным падением. Глупое человеческое естество пыталось кричать, ещё не осознавая, что уже не может этого сделать. Дыхание в ужасе затаилось в легких, а сердце бешено колотилось в попытках вырваться наружу. Затем тело будто бы подхватило встречным воздушным потоком и понесло куда-то вбок, разворачивая в полете десятком сложных и замысловатых пируэтов. И наконец, Дмитрий почувствовал удар во что-то отвратительно вязкое и терпкое на вкус, как огромная лужа грязи, от погружения в которую у него тот час же заложило уши. 

Всю ночь всех без исключения обитателей «Безмолвного монаха» терзали кошмары, а на утро, когда горизонт на востоке начал озаряться лучами восходящего солнца, часовые на вышках заметили столбы черного дыма, тянущиеся к небу со стороны близ лежащего города. Тогда старый полковник, который итак уже намеревался отправить так называемую «экспедицию» в ближайший населенный пункт, не задумываясь отдал приказ лейтенанту быстро формировать отряд из пяти человек и выдвигаться. Как раз сейчас он стоял в своем кабинете возле окна и курил, наблюдая за тем, как выезжает в раскрытые ворота КПП автозак с сидящими внутри него бойцами. А в небе над КПП все так же, как и вчера, парили, зависнув словно приклеенные, неопознанные летающие объекты в форме пирамид. Сказать, что начальника тюрьмы невероятно бесила и нервировала эта обстановка нахождения под постоянным «колпаком» у непонятно КОГО и ЧЕГО, а также с беспорядками, которые по каким-то необъяснимым причинам начали в одночасье происходить на вверенной ему в управление территории – это значило не сказать вообще ничего. 

И уж разумеется совершенно не вовремя угораздило постучать и войти сейчас в его кабинет со словами «здравствуйте, товарищ полковник, разрешите…» вчерашнему незадачливому стрелку. Невыспавшийся Михалыч с опухшим лицом долго выслушивал утренние пожелания бодрствования от разъяренного начальника, а когда тот, наконец, взял паузу, чтобы отдышаться и глотнуть водички из граненого графина, стоящего на его столе, выпалил: 

— Товарищ полковник, я считаю, что нужно войти в морг и проверить, как ведет себя второй труп. Того вчерашнего салаги… 

В это время Анна Петровна вошла в свою маленькую комнатку, разулась и повесила на вешалку свой легкий плащ. Оставшись в белом халате врача, она присела возле трюмо, обхватила голову руками и зарыдала. Ей давно уже опостылел весь этот проклятый мир, его вечная серость и одиночество, с постоянной зимой снаружи помещений и внутри людей. Но сегодня вечером она поняла особенно четко — уходить из этого мира следовало сейчас. Потому что потом будет намного хуже и больнее. Флюиды человеческой боли уже витали в воздухе и только глупец не мог понимать, что смерть уже стоит на пороге этого мира, широко распахивая дверь в небесах. 

Анна Петровна включила на стареньком магнитофоне свою любимую ностальгическую мелодию, которую она так любила слушать вечерами после смерти мужа, и, взяв в руки свою сумочку, подошла к окну. За окном было уже привычно темно. Иногда правда лучи прожекторов облизывали стекла, как огни проносящегося мимо поезда, для того, чтобы снова исчезнуть где-то во мраке соседних построек. «Это невыносимо, — сказала она сама себе. – Здесь ничего никогда не меняется. Эти люди кажется даже не догадываются, что мы все скоро умрём!»   

Женщина прилегла на койку, а затем вытащила из своей сумочки тонкий хирургический скальпель и, слегка поморщив губы, сделала два широких надреза на левой руке, от запястья вверх, вдоль по венам. Её любимая музыка звучала в ушах всё тише и тише, а красивые длинные ресницы трепетали всё медленнее на её глазах, наблюдающих за тем, как жизнь красно-бурыми толчками выталкиваются из её тела на белоснежную простыню и впитывается в старый изодранный тюремный матрац. 

1. Безмолвный монах. Продолжение

«Простри ми, рабу твоему, руку, крестившую Христа Спасителя моего, да мя извлечеши из глубины погибели. 
Ты еси больший всех в рожденных женами, ты еси первый по Богородице, праведник между человеки. 
Сего ради прибегаю к тебе аз, имеяй потребу в велицем ходатае, яко велик есмь грешник. 
Убо и да осенит мене, недостойнаго, благодать твоя, Предтече Господень. 
Аминь.» 

Отец Яков только что окончил свою молитву стоя посреди полумрака часовни. Свет свечей, стоящих на четырехугольном кануне и подле икон, выхватывал из полумрака маленькую сгорбленную фигуру старика. Тот стоял ещё какое-то время в тишине, прислушиваясь к тихому потрескиванию свечей и прижимая правую руку к сердцу: «Плохо совсем мне что-то, Господи. Чувствую я приближение чего-то недоброго. Прости нам грехи наши.» 

1. Безмолвный монах 

«И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши; если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших.» Мк. 11, 25-26 

Один миллион один… Один миллион два… Один миллион три… Человек в тюремной робе привычно неспешно отмерял шагами небольшое расстояние своей камеры от решетки перед железной дверью до стены с небольшим зарешеченным окном под самым потолком — туда и обратно, неустанно ведя счет утекающей бесконечности. Так считают секунды, которым нет счета. Стрелка на циферблате часов быстро закончит свой круг и привычно начнет новый. Её движение не окончится никогда, до тех пор, пока не встанут часы. Так и срок пожизненного заключения – может закончится только со смертью своего хозяина. 

Когда-то давным давно один российский философ и общественный деятель написал: «Цель наказания не мщение, а исправление.» Ах как же сильно он тогда ошибался, рассуждая о неотъемлемых реалиях русской действительности! Потому что ещё ни одно заключение человека в каменно-бетонный ад или заключение человека за железные прутья, уподобляющее его дикому бешеному зверю, погружающее его в атмосферу отчуждения и постоянной ненависти, не смогло его исправить и перевоспитать. Да и разве нуждается общество, от которого специально изолировали этого самого человека, в его исправлении? Тем более, если этот человек осужден на пожизненно.