…Алексей Михайлович так и остался сидеть на полу, откинувшись спиной на ящики письменного стола, и уже пятнадцать минут наблюдал за движениями стрелок на часах, которые висели на стене напротив него. В метре от него стояла кровать, на которой остался лежать труп. Глаза покойного священника были открытыми и, не в силах более выдерживать взгляда туманной пелены смерти, которую они источали, Михалыч просто накрыл голову умершего испачканным одеялом. 

 Если в этой проклятой жизни вообще существовало такое понятие, как «судьба», то сейчас она, эта судьба, обходилась с ним самым подлым и жестоким образом. Кошмар, который происходил вокруг уже вторые сутки, продолжался. Остаться несмотря ни на что здесь, на территории этого чужого и отталкивающего своей гнетущей атмосферой учреждения, не уехав с остальными ради одного человека, было наверное глупо и опрометчиво. Но так велела ему какая-то человеческая совесть, какой-то внутренний голос. Сколько уже раз потом в его жизни были проблемы после того, как он к нему прислушивался. И вот, опять! Стоило ли оставаться здесь, чтобы в итоге стать свидетелем очередной людской смерти? Надежды на то, что впереди будет что-то светлое и спасительное, на то, что всему происходящему найдется хоть какое-то разумное объяснение, таили с каждой секундой. Да чего уж там – их попросту больше не оставалось! Ну и что теперь прикажете делать, господин внутренний голос? 

Интуиция между тем подсказывала, что сейчас произойдет именно то страшное, чего он и ждал. Именно то, почему не выходил из комнаты и почему достал пистолет из нательной кобуры, сняв его с предохранителя. Если сейчас труп покойного оживет – то это будет уже третий случай в его двухдневной практике. Третий случай – это уже не совпадение. Третий случай – это уже закономерность. 

Прошло двадцать минут. Одеяло на кровати чуть заметно пошевелилось. Пальцы рук человека, сидящего на полу, нервно сжали стальную рукоять пистолета не менее стальной хваткой. Тишина в комнате зловеще зазвенела в ушах. Дыхание замерло – инстинктивная привычка тела, подготовленного к тому, что скоро возможно придется стрелять. 

Алексей Михайлович начал медленно подниматься с пола, опираясь левой рукой на столешницу, а правой прицеливаясь дулом своего ПМ в то место, где должна была находиться голова покойника. Он не успел ещё до конца выпрямиться, когда руки лежащего под одеялом потянулись вверх, срывая покров над собой. Тело мертвеца, движимое не жизненной силой, а скорее какой-то потусторонней энергией из иных миров, начало подниматься вслед за движением рук. Так, как точно было бы не под силу повторить старику, если бы он был еще жив.   

Михалыч знал, что не стоило смотреть в глаза ожившему. Он и не хотел этого делать. Но за секунду до того, как его палец нажал на спусковой крючок, ему пришлось увидеть этот мрак, изливающийся наружу из глазниц черепа. И куда только делась та белая пелена, которая ещё минуты назад застилала эти сожженные роговицы? Грохот выстрела оборвал эти секундные раздумья. Пуля, выпущенная из вороненного ствола, нырнула в один из двух черных омутов, прекращая послесмертные страдания плоти, а затем вновь вынырнула наружу деформированным куском свинца и упала на окровавленное постельное белье. 

Смотреть на обезображенное лицо священника было неприятно и жутко. Алексей Михайлович снова накрыл успокоившееся тело, развернулся и спешно покинул комнату. Верно Бог смеется над ними, раз позволяет происходить такому на земле, созданной им… 

…Оставшись в камере один, Дмитрий долго умывался над раковиной, наблюдая, как жадно слив поглощает розовые потоки, стекающие с его лица и шеи. Холодная вода придала ему немного сил и бодрости. Потом он снова упал на нары и ворочался в течение часа, не понимая, что ему дальше делать. Видимо, чтобы выбраться из заточения ему все же придется совершить ещё одно убийство. Жизнь надзирателя должна будет стать десятой, пополняя тот их список возле входа. Иначе, наверное, нельзя. А жаль – вроде неплохим он мужиком оказался. Ну а как по-другому? Здесь хоть и не война, но итог все тот же. Если не ты – то тебя. Будь он более сентиментальным, давным-давно бы уже кормил червей. 

Блуждая по лабиринтам этих своих мыслей, он даже не заметил, как проваливается в сон. Состояние сна было для него спасительным на протяжении последних пяти лет, что он провел в застенках тюрьмы. Это состояние давало ему покой, унося хоть на несколько часов, но далеко-далеко. Туда, где не было ничего и никого. Но главное, не было ощущения замкнутого давящего пространства и падающих на тебя стен. Правда иногда приходили они – люди из прошлого. И если раньше, на воле, во время кошмаров он старался поскорее проснуться, чтобы прервать дурной сон, то теперь он терпел до последнего. Потому что даже свидание со старыми страхами и душами убиенных им людей было для него меньшей пыткой, чем состояние пробуждения в камере-одиночке. 

Дмитрию снились молодые Антон и Митяй, Витька, смеющийся ему из окон своего серебристого «Опеля». Для кого-то лихими были девяностые. Для них безбашенными стали нулевые. Времена своих свобод, построенных новыми поколениями на ошибках старого. Другие законы, другие времена, другая власть.   

Криминальный рынок тогда работал уже отлаженно и без сбоев – с питерскими все договорились сразу и по деловому. Меньше шуму, больше дани – и никто не в обиде. Границы территорий были давно помечены, никто никому не мешал, залетных крошили сразу, как хлеб в тюрю. Если ты начинал в правильной компании с малолетства, рос и воспитывался по правилам, нигде не напорол косяков и зарекомендовал себя, как нормальный пацан, ты зарабатывал себе авторитет достойного и проверенного человека, которому не стыдно было подать руку при людях. Человека, с которым соглашались сообща решать дела. 

Так было и с ними. Пока школьные ровесники пили водку в подворотнях и кипятили героин в ложках в подъездных пролетах, они под присмотром «старшаков» бились за городом стенка на стенку, ломая друг другу носы и руки. Зарабатывая уважение тех, кто не зассал, и ловя на себе оценивающие взгляды тех, кто присматривал молодежь на воспитание. Так выбирают щенков на собачьем рынке. Этот не пойдет, а этот вроде бойцовской породы! Хороший питбуль со временем вырастет. 

И щенки вырастали в злобных псов, которым хозяева со временем стали доверять караулить точки, затем обходить рынки, а затем уж и вовсе, злачные амбары. Сначала в своей же бригаде над ними насмехались, дескать «шестерки». Но со временем перестали. Когда бывшие «шестерки» медленно, но уверенно, с присущими молодым и дерзким, энтузиазмом, азартом и жестокостью, показали и доказали всем, что с ними нужно считаться. «Шестерки» поднимались до «валетов», хотя так и не дотянулись до уровня «королей».   
Иные зажиточные коммерсанты и барыги могли бы поведать о разных загородных безлюдных местах на лоне природы, где им посчастливилось рыть ночами могилы для самих же себя под прицелом четырех пистолетов. Закапывали правда не всех. Далеко не всех. Но иногда доводилось. Именно тогда Дмитрию впервые пришлось наблюдать, как убивают ни в чем не виновных людей. А позднее и исполнять криминальные приговоры в действие. Никто в их системе не должен был оставаться чист, чтобы ни у кого не было пути к отходу. Добиться легкой и красивой жизни, с девочками, новыми квартирами и дорогими иномарками лишь поначалу казалось трудом не простым. Гораздо тяжелее потом было остаться в живых – но поняли они это уже слишком поздно. 

Когда дела стремительно пошли в гору и криминальный бизнес начал разрастаться, принося все большие доходы, многим пацанам захотелось большего. Говорят же, аппетит приходит во время еды. Митяй тогда постоянно твердил, что жизнь бандита слишком стремительна и быстротечна. Не успеешь подняться, а тебя уже закроют. Или словишь свои девять грамм в сумбурной перестрелке. Рвать свое надо сейчас, чтоб и детям, и внукам потом хватило. Хотя не было ни у кого из них детей. Ни тогда, ни после… 

Видимо так рассуждали не они одни. Однажды ночью Витьке позвонили люди, которые состояли в их иерархии повыше всех остальных. Вчетвером они сели в серебристый «Опель» и поехали за город, в коттеджные поселки, где на одной из двухэтажных дач их уже ждали на сходняке. Разговор с ними был прост и понятен. Выбора особо не давали. Их бригадир не устраивал глав банды. Брал в последнее время на себя слишком много, подозревали, что не честно делился и даже начал мутить какие-то свои дела на стороне с черными. Черные толкали в городе наркоту – это было известно всем. Но у их бригады была другая специализация. И об этом тоже все знали. В общем, лезть в чужой бизнес было табу. Но один из них его нарушил, и от него необходимо было избавиться. Поручили им четверым, потому что этот человек им доверял. 

Когда они ехали обратно, Митяй опять без умолку тараторил про то, что это шанс. Другого судьба может и не подкинуть. Надо было не просрать это дело и сделать все по чистому, по возможности вывести всё как самоубийство. И тогда всё будет ровно и в шоколаде! Только Дмитрий уже тогда, сидя на заднем сидении автомобиля, сомневался, что именно так гладко все и будет, и был отчего-то не рад такому нежданному шоколаду. В сердце сидела какая-то заноза, какой-то червячок грыз душу, как гнилое яблоко. И он понимал, что это не страх перед делом, как бывало с ним раньше. Страх человеческий – это нормальное явление. Но то было другое. Предчувствие… 

Как он и подозревал все пошло не совсем так, как они спланировали. Вернее все пошло совсем не так. В доме их бригадир оказался не один, а с другом. Оба под слабым кайфом – то ли курили недавно, то ли нюхали. И если глаза хозяев вроде бы улыбались, то в жестах явственно читалась излишняя нервозность. Дмитрий знал, как у некоторых наркоманов протекает состояние «измены» после принятия мелких доз. Но он никак не ожидал, что кореш бригадира вернется из соседней комнаты и приставит ствол к его затылку. Он думал, что это уже конец. Но пацаны успели отреагировать. Правда шуму и крови на обоях потом было хоть отбавляй. Антоху сильно зацепило и им пришлось тащить его на руках до самой машины. После, пока «Опель» петлял по ночным переулкам, заметая пути отхода, Дмитрий долго обзванивал всех знакомых костоправов, а Витка отчитывался за проделанную работу. Антона тогда спасти так и не удалось. Он истек кровью, у них на руках, пока они наконец нашли доктора, который согласился его осмотреть у себя на дому. Уже тогда все полетело к чертям! 

Дело было сделано, но не так, как их просили — не в чистую. Друг убитого бригадира оказался тоже не из простых. Козырные поставили весь город на дыбы, никто не хотел возвращения беспредела девяностых. Никто не хотел портить ментам отчетность и иметь проблем сверху. Оставшимся троим дали команду залечь на дно в одной из съемных квартир. И конечно же те, кто отдавал команду, знали в какой именно. Когда начался разбор полетов, их троих не было в том месте, где выяснялись обстоятельства произошедшего. И этот фактор решил итог схода. Замолвить слово за них оказалось некому. 

Но и тогда, когда очередные исполнители заказа пришли уже по их души, Дмитрию опять повезло. В тот момент его не оказалось на квартире. Он ушел в магазин, чтобы прикупить еды и выпивки – сидеть просто так взаперти было скучно. Выходя из подъезда, он обратил внимание на посторонние машины во дворе, в которых сидели здоровенные спортивного телосложения молодчики. Когда он возвращался назад, внутри салонов машин их уже не было. И вновь его предчувствие спасло ему жизнь. На лестничной площадке его уже поджидали на одном из пролетов. Он знал это, а потому успел выстрелить прежде, чем убийцы достали руки из карманов курток. Бегом наверх и внутрь квартиры, конечно же оказавшейся незапертой изнутри. А там его уже ждали Митяй и Витька, лежащие в двух кровавых лужах на полу в зале, с аккуратными красными точками во лбах.   

Сначала он долго бежал дворами, а затем, присев на лавку одной из детских площадок, начал обдумывать сложившуюся ситуацию. Дело было дрянь. Просто полное дерьмо, выбраться живым из которого не представлялось возможным. Как ни крути, теперь его искали все. И свои, и чужие. А через несколько часов, наверное, стали бы искать ещё и менты. Можно было конечно попытаться врубить супермена и, как в голливудских боевиках, зачистить всех тех, кто начал охоту на него, или рвануть в бега по обширной и необъятной. Только вот он отдавал себе отчет в своих силах и не знал, как и куда ему бежать.   
Тогда он пошел и просто сдался ментам. В этом он тогда видел свой единственно верный вариант в ответе на вопрос, как сохранить собственную жизнь. Когда менты, удивившись его приходу, сделали округленные от изумления глаза, он сдал им свой ствол и сознался в первом эпизоде, который потом пришили к его делу. В убийстве бригадира. Описав им точное время совершения преступления и некоторые подробности, о которых полагалось знать только следствию. В дальнейшем он потребовал адвоката. И ему его конечно дали. 

Проверенного и опытного человека из тех, на кого он не так давно работал. Мужчина с рыбьими глазами и противной скользкой внешностью, при первом же их общении обрисовал ему весь дальнейший расклад. Из расчета на который, Дмитрий собственно и сдался в руки властям, а не вчерашним знакомым. Выбора как всегда особо не оказалось. Либо он начинает говорить то, что ему скажет адвокат, и тогда загремит надолго, но останется жив, либо попытается резать правду матку, которую впрочем, ему резануть никто особо не даст. Дмитрий выбрал первое. И длительное время путался в своих показаниях на судах, взяв на себя и убийство двоих на доме у бригадира, и двоих в подъезде, и смерть всех троих друзей, которых, дескать, положил тоже он, и ещё какой-то эпизод, который ему приказали взять уже по ходу следствия. Ему уже было все одно – меньше пожизненного он не ожидал. Так и вышло. 

И как почти каждую ночь, души умерших друзей и врагов стояли перед ним и молча смотрели в его лицо. Кто с пониманием, сочувствием и болью, а кто с лютой ненавистью и жаждой мести. Они не могли дотронуться до него, потому что их разделяла тонкая и незримая перегородка двух миров. Но они были рядом – и это изводило его душу.

Проснулся он от звука одиночного выстрела где-то на нижних этажах. Неужели тот охранник покончил с собой, оставив его здесь подыхать одного ещё более мучительной смертью? Он тут же вспомнил последние слова, которые ему бросил на прощание Михалыч: «И никто не давал мне права тебя освобождать. Ты за свои преступления ещё перед Богом не рассчитался!»

На душе стало втройне паскуднее. Он закрыл глаза, обостряя чувство слуха. Где-то возле самого периметра тюрьмы раздавался звук, напоминающий скрежет металла...

Продолжение следует...