Алексей Михайлович брел по пешеходной галерее стен «Безмолвного монаха» и кутался в свой старый потертый временем бушлат. Над тюрьмой свирепствовал холодный мартовский ветер, гоняющий по небу стаи остервенело каркающего воронья. Крылатые трупоеды слетались со всех сторон к воротам прогулочных боксов. Туда, где в беспорядочной куче покоились расстрелянные тела заключенных. Чтобы успеть урвать свой кусок ещё не окоченевшей на морозе плоти и утолить первобытный голод пернатых прожорливых тел. «Поганое стервячье племя!» — сплюнул себе под ноги Михалыч и покосился вниз, поравнявшись с тюремным погостом.Покосившиеся деревянные кресты некрасиво торчали неровными рядами из осевшего грязного снега. У тюремных могил не было оградок, как не было никакого ограждения и у самого тюремного кладбища. Просто кресты с номерами и скупым списком фамилий и дат смерти. Жаль, что тем, кого клюет сейчас воронье, не досталось даже этого… Не по-человечески это все, не по православному. 

Михалыч ещё раз зябко поежился под очередным ледяным порывом ветра, отвернувшись, закурил сигарету, пряча огонек зажигалки в могучие кулаки, и побрел обратно, намереваясь достать из холодильника в своей комнате непочатую бутылку водки и помянуть всех тех, кто не пережил сегодняшнего дня. Если бы он задержался на том месте, где только что стоял, ещё пару секунд, то он бы обязательно увидел, успел бы заметить опытным наметанным взглядом бывалого стрелка, как внизу, где-то под снегом у могил, зародилось необъяснимое движение. Заиндевевшие комья земли толкала снизу вверх неведомая адская сила, пытающаяся вырваться наружу. Сила, пробужденная в мертвом организме с приходом в этот мир тех, кто явился разрушать ими давно созданное. И только десятки внеземных пирамид, застывших над Россией, знали, что все идет по плану. 

Спустя пятнадцать минут Алексей Михайлович уже сидел за столом в комнате наблюдения и сжимал в правой руке наполовину полный стакан. Его глаза смотрели сквозь бутылку, стоящую перед ним, в экраны мониторов, на которых застыли однообразные картины интерьеров здешних камер. Одни из помещений уже пустовали, в других же на полу лежали человеческие тела. 

Михалыч грустно перевел взгляд на дно стакана и подумал, что длительное нахождение в одном помещении с таким количеством мертвецов скоро сведет с ума даже его. И дело здесь даже не в том, что он боялся, что те оживут. Нет – это было исключено, стреляли то со знанием дела – точно в головы. Могли ли у него сдать нервы в такой обстановке? Ну, может быть. А у кого бы они не сдали? Покажите мне этих людей. Дело было в другом… Скоро здание начнет пропитываться этим тяжелым запахом умерших. Энергетикой их предсмертного ужаса оно уже пропиталось. Но когда трупы начнут к тому же ещё и разлагаться, отравляя воздух вокруг себя ядовитыми испарениями… Нет, терпеть такое долго не под силу нормальному человеку. Нужно будет срочно вытаскивать из часовни старика Якова и рвать когти. Пока, правда, не очень было понятно куда, но куда-то уходить из этих мест надо было абсолютно точно. 

Одинокий охранник безжизненной тюрьмы ещё раз перевел взгляд на мониторы. О, черт! На полу одной из одиночных камер пошевелилось тело. Может показалось? Да нет же – вот человек, а может и «оживший», пошевелился ещё раз и попытался присесть, тут же безвольно упав. А может их уже и пули, выпущенные в голову, не берут? Мутируют что ли, суки? 

Михалыч вспомнил поведение двух воскресших с того света бездушных созданий в человеческом обличье, с которыми ему уже довелось повстречаться. Они явно не чувствовали боли и с координацией движений у них все было в порядке. Наоборот, казалось, что никакая сила не могла помешать им подняться и пойти. Этот же вроде походил на живого. Раненого, но живого… человека. Отчего-то стыдясь признаться самому себе в том, что тело наполнила какая-то призрачная радость от того, что в этих стенах с ним объявилась ещё одна живая душа, Алексей Михайлович подскочил со стула и выпил залпом содержимое стакана. «Ну, посмотрим, кто ты у нас таков!» — он рассовывал по карманам бушлата стакан и бутылку, прихватил стоящую рядом на столе открытую банку с тушенкой, и, вытащив из настенного ящика связку с ключами, отправился нарушать тишину коридоров своими гулкими шагами. 

Дмитрий лежал возле стены, облокотившись на неё спиной, и смотрел на крепкого мужика в бушлате охранника, наблюдающего за ним из-за дверной решетки:  

— Добить пришёл, господин начальник? 
— Хотел бы, уже бы добил! 

Надзиратель хмуро наблюдал за молодым парнем лет тридцати, беспомощно валяющимся на полах своей камеры. Весь его лоб, как и тюремная роба, были испачканы кровью, вытекающей из неглубокой раны на лбу. Царапина вроде – жить должен. Но как так? Пуля прошла по касательной или отрикошетила ото лба? У этого счастливчика пластина титановая что ли в башке? Хотя счастливчик он на самом деле или нет – это ещё надо разобраться. 

С издевательским «Не возражаешь?» охранник отворил ключами решетчатую створку и вошел внутрь камеры, по хозяйки оглядываясь вокруг. Подойдя к железному столу, он поставил на него банку с тушенкой и, вытащив откуда-то из карманов своей куртки стакан с бутылкой, спросил, обращаясь к лежащему: 

— Ну, давай что ли, выпьем? Не каждый же день с того света возвращаются. Хм…Живыми… 

Дмитрий долго смотрел на протянутый ему стакан, не решаясь принять его в руки. Поведение надзирателя было прямо сказать не привычным. За те пять лет, что он провел в этой камере, подобного он ещё не видел. Но за эти пять лет не происходило с ним и всего остального, что вторглось в его жалкую жизнь за последние два дня. Не взрывалось доселе небес, не разрывали пространства каменные парящие валуны-строения, не разговаривал он с непонятными голосами, находясь на волоске от гибели где-то за чертой реальности и на волоске от встречи с неизведанной смертью. Пора уже было начинать привыкать к тому, что во вселенной все изменилось. Он сжал пальцами стекло граненого стакана и, давясь, несколькими глотками опустошил его до дна, чувствуя при этом, как обжигает нутро ослабевшего тела растекающаяся по пищеводу огненная жидкость. 

— Я знаю, что все ваши уехали. И вторжение я тоже видел. А ещё я слышал ИХ, тех, кто пришел в наш мир, чтобы покарать нас. Я все знаю… 
— Да что ты там, на хер, знаешь! – рассерженно перебил его Михалыч и вырвал у него из рук пустую посуду. – Ты видел глаза тех, кто воскрес и превратился в чудовищ? Про это ты тоже мне расскажешь?! 

…Дмитрий не стал с ним спорить, он просто внимательно выслушал рассказ того человека, в руках которого до сих пор находилась его судьба. И ещё он подумал, что если что-то пойдет вдруг не так, если его собеседник, скажем, сейчас вдруг вспылит в разгаре пьяной беседы, то этот бывалый рассерженный человек тут же без особых раздумий порешит его вслед за остальными. Не сильно-то от него и убудет, надо полагать… 

Пустая бутылка из-под водки осталась стоять на столе. Михалыч закрывал клетку камеры на ключ, когда Дмитрий, убрав с лица окровавленное полотенце, вдруг обратился к нему: 

— Отпусти меня, начальник. Мы ж тут все равно вдвоем сгнием заживо. На сколько тебе ещё хватит твоей тушенки? На неделю, две? Они уничтожат всех, кто не откликнется на их зов и не сможет прийти туда, куда они звали. 
— На все воля божья, — чуть помутневшие глаза ярко вспыхнули за порогом. С сухим щелчком клацнул замок. – И никто не давал мне права тебя освобождать.   

Рядом с дверью камеры висела табличка с фотографией её временного хозяина и кратким описанием совершенных преступлений. Написанное на ней гласило: «Ветлов Дмитрий Юрьевич. Совершил убийство девяти человек. Особо опасен, мстителен, склонен к проявлениям агрессии.» 

— Ты за свои преступления, Дмитрий Юрьевич, ещё перед Богом не рассчитался. Он не голоса в твоей больной воспаленной фантазии – с ним не договоришься. 

Вторая дверь камеры захлопнулась с металлическим стуком, а эхо удаляющихся шагов надсмотрщика ещё долго разносилось по глубине мрачных коридоров. 

Выйдя на свежий воздух, Алексей Михайлович поразился про себя тому, отчего так рано начало темнеть в это время года. Казалось бы, длительность дня наоборот должна увеличиваться… Порывы бешеного ветра усиливались, невидимые холодные воздушные плети мелким градом хлестали его в лицо. Где то высоко в сгущавшихся сумерках хаотично надрывало свои глотки воронье, черными воронками ураганов сливаясь с темнотой на фоне каменных треугольников, запечатленных в антрацитовом небе. Матеря про себя эту паршивую погоду и вообще весь мир, катящийся к чертям в последние дни, мужчина торопливо шёл в сторону часовни. Когда до нее оставалось с полсотни шагов, он заметил раскрытую дверь, гуляющую на ветру из стороны в сторону со скрипом давно несмазанных петель. 

Отца Якова не оказалось внутри. Михалыч выбежал наружу и принялся звать его, силясь перекричать завывания ветра, мечась из стороны в сторону и не понимая, куда всё-таки мог пойти старик. Темнота с поразительной быстротой пожирала окружающее пространство. Алексей, спохватившись вдруг, устремился на КПП, где затем принялся нажимать все знакомые и незнакомые ему кнопки, чтобы включить, наконец, освещение внутреннего периметра тюрьмы. Лампы в прожекторах вспыхнули и начали постепенно разгораться – значит, электричество из далеких окружных подстанций ещё пока поступало. И это сейчас не могло не радовать! Схватив со стола массивный перемотанный синей изолентой фонарь дежурного, охранник вновь выскочил во двор и побежал по территории в поисках священнослужителя.  

Он нашел его неподалеку от боксов – старик сидел в снегу на коленях среди груды трупов, словно бы как то незряче ощупывая их окоченевшие конечности. Оголтелые вороны кружились вокруг него черными кляксами, смешиваясь с цветом его рясы и шумно хлопая крыльями по его длинным спутанным волосам, спадающим с непокрытой головы на худые плечи.   

— Что же вы наделали, ребятки мои? Что же вы наделали? – раздавался дрожащий от слез голос старика среди гомона вороньей стаи. По его щекам к трясущейся бороде сбегали вниз две влажных дорожки слез. 

— Отец Яков, так получилось… Это был приказ. Нельзя было иначе, — растерянно бормотал могучий мужчина, стыдясь при этом своей робости, и с горечью осознавая, что за поступки его бывших товарищей извиняться теперь приходилось ему. Он подхватил на руки тело старца, отмечая при этом про себя, каким невесомым оно тогда ему показалось, и поспешил занести его в тепло помещений. 

  
Свет старых люминесцентных ламп моргая освещал кое-где осыпавшуюся со стен штукатурку. Михалыч ступал быстрым широким шагом по длинной кишке коридоров, минуя открытые двери и ворота, которые теперь просто некому и не от кого стало запирать. На руках у него крупной дрожью колотило тело старика. «То ли от переохлаждения, то ли от стресса, который ему пришлось пережить, увидев такое», — размышлял про себя несущий свою живую ношу. Конечно шок для неподготовленного человека! Столько трупов, навалившихся в одночасье. Ну ничего-ничего, это мы сейчас поправим. Горячее питье или ещё чего покрепче лишним в такой ситуации не станут. 

Алексей Михайлович занес священника в комнату для охраны и бережно уложил на койку, накрывая оборванным одеялом. 

— Сейчас я, чай быстренько вскипячу, — засуетился он по сторонам, шаря по тумбочкам и столам. Где-то здесь лежала заварка… Он включил кнопку на электрическом чайнике и тот недовольно начал шипеть. 

— Разве ж думал я когда-нибудь раньше, Алексей Михайлович, что придется такому как я человеку пережить и увидеть такое… Такой ад, воцаряющийся на земле, — всё ещё с трудом справляясь с дрожью, парализующей голосовые связки, заговорил позади отец Яков. – Я ведь видел тех, кто явился к нам с неба. И разговаривал с ними… И они показали мне, что судный день уже пришел. Я увидел все, что творится на земле нашей грешной. И поверь мне, Алексей Михайлович – то только начало! Дальше будет только хуже… 

Михалыч замер, сидя на корточках у раскрытой тумбочки, прислушиваясь к словам старика. Дежавю? Ведь только что, ещё, наверное, и часу не прошло, как обитатель одной из этих камер пытался рассказать ему примерно о том же самом. Да что ж такое-то происходит на земле?! Нет уж – теперь пусть монах рассказывает ему обо всем, что он там увидел! Алексей Михайлович медленно стал разворачиваться, стараясь взглядом столкнуться с отцом Яковом. И когда он повернулся уже до конца и увидел его глаза, ему вдруг стало страшно от понимания того, что он только что ЭТО заметил. Из-под век старого монаха в пустоту смотрели два абсолютно матовых бельма.   

— Что с твоими глазами, отец?.. – от неожиданности Михалыч даже присел на пол. 

— Я не должен был их видеть, — продолжал не мигая смотреть в пространство монах. – Теперь я навсегда ослеп. Свет, который их окружает, сжег мои глаза, — он сглотнул и продолжил после недолгой паузы, но уже более уверенным голосом, – Они сказали мне, что Бога нет, и никогда не было. Что это они создали людей на этой планете и наделили их существование смыслом духовного развития. Но человечество ошиблось и пошло не тем путем. Теперь они всех нас убьют. Выживут только избранные ими. 

— Какие ещё такие избранные? Вы в это верите? – изумленно спросил его Алексей Михайлович, отказываясь понимать то, о чем ему сейчас говорил православный священнослужитель. 

— Я прожил очень долгую жизнь. И всю эту жизнь я только и делал, что верил в Господа Бога нашего Иисуса Христа, молился и служил ему. Теперь уже не важно, во что верю я. В Библии ведь сказано, что в окончании дней земных явятся лжехристы и лжепророки. Они станут пытаться увести и отвратить от веры людей. Мне же нечего терять, решая, правы или нет, говорившие со мной. Я все равно скоро умру – я чувствую, недолго мне осталось. И умереть я желаю только с верой в душе и молитвой на устах, обращенной к тому, ради кого я жил. Вы же решайте сами… 

Сказано было так: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; 

Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою».

И я подумал сперва, а при чем здесь «Сын Человеческий»? Книга пророка Даниила описывает «СЫНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО» как будущего спасителя человечества, которому Яхве после страшного суда даст власть над миром: 

«Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шёл как бы Сын человеческий, дошёл до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится.» 

Отец Яков замолчал. Алексей Михайлович потрясенно смотрел на него и молчал, не в силах вымолвить ни слова. Чайник отключился с тихим щелчком, было слышно только как бурлит внутри него бурлящий кипяток. 

— Но они показали мне слишком многое, чтобы я не мог до конца им не поверить. Где-то здесь, в этих стенах есть ещё один человек. Ты знаешь, что он ещё жив? 

— Да. Я видел его и разговаривал с ним. Он один из заключенных. Ему повезло – пуля прошла вскользь головы. Он выжил. 

— Он один из избранных. И Они хотят, чтобы он пришел к ним. Ты должен отпустить его. А лучше, пойди с ним, сын мой. 

— Как я могу это сделать, отец Яков? Он преступник, осужденный на пожизненный срок. Он убил своими руками девять человек! И вы хотите, чтобы я вот так запросто отпустил его, да ещё и пошел с ним?! 

— Так хочу не я. Так хотят Они. А может быть так угодно Богу. В любом случае, настал конец всех времен, нам нечего больше терять и бояться. Господь наш учил нас прощать. 

Старик зашелся вдруг хриплым кашлем и охранник тюрьмы увидел, как с его губ на тюремное одеяло полетели брызги крови. Могущественные и неизвестные человечеству властелины погибающего мира высасывали из его дряхлого тела остатки человеческих сил и здоровья, желая прибрать душу, которую он доверял только своему Богу. 

— И самое главное! В моем монастыре ещё осталась группа выживших. Среди них я видел ещё одну избранную. Её свет был в разы ярче, чем у нас с ним двоих. Вы должны будете узнать её сразу, как только увидите. Помогите ей добраться вместе с вами до ковчегов. Одна она не сможет. 

Очередной приступ жестокого кашля, заставил старичка изогнуться в дугу, выворачивая все дряхлые мышцы тела. Обрывки легких летели наружу. Отец Яков судорожно пытался поймать воздух жадно раскрытым ртом, но казалось, не мог этого сделать. Михалыч склонился над ним и пытался что-то взволнованно кричать, осторожно теребя его за сухую руку. В белых оболочках слепых человеческих глаз не могло отразиться уже ничего, только отчего-то разгладились морщины вокруг век, и старческое лицо стало вдруг безмятежно спокойным. И никто так и не узнал, кого же он увидел после Смерти… Продолжение следует...