В это время Анна Петровна вошла в свою маленькую комнатку, разулась и повесила на вешалку свой легкий плащ. Оставшись в белом халате врача, она присела возле трюмо, обхватила голову руками и зарыдала. Ей давно уже опостылел весь этот проклятый мир, его вечная серость и одиночество, с постоянной зимой снаружи помещений и внутри людей. Но сегодня вечером она поняла особенно четко — уходить из этого мира следовало сейчас. Потому что потом будет намного хуже и больнее. Флюиды человеческой боли уже витали в воздухе и только глупец не мог понимать, что смерть уже стоит на пороге этого мира, широко распахивая дверь в небесах. 

Анна Петровна включила на стареньком магнитофоне свою любимую ностальгическую мелодию, которую она так любила слушать вечерами после смерти мужа, и, взяв в руки свою сумочку, подошла к окну. За окном было уже привычно темно. Иногда правда лучи прожекторов облизывали стекла, как огни проносящегося мимо поезда, для того, чтобы снова исчезнуть где-то во мраке соседних построек. «Это невыносимо, — сказала она сама себе. – Здесь ничего никогда не меняется. Эти люди кажется даже не догадываются, что мы все скоро умрём!»   

Женщина прилегла на койку, а затем вытащила из своей сумочки тонкий хирургический скальпель и, слегка поморщив губы, сделала два широких надреза на левой руке, от запястья вверх, вдоль по венам. Её любимая музыка звучала в ушах всё тише и тише, а красивые длинные ресницы трепетали всё медленнее на её глазах, наблюдающих за тем, как жизнь красно-бурыми толчками выталкиваются из её тела на белоснежную простыню и впитывается в старый изодранный тюремный матрац. 

Человек в одиночной камере услышал, как где-то снаружи, за холодными стенами его жилища, зарыдала женщина. Он закрыл руками уши и зажмурил глаза. На миг ему даже показалось, что это плакала за тысячи километров отсюда его старая больная мать. А потом камера наполнилась вдруг звучанием какой-то старой, по всей видимости французской мелодии, в мотив которой тихонько подпевал приятный женский голосок. 

Алексей Михайлович полулежал на своей койке в углу комнаты и с задумчивым видом долго вертел в руках книгу, которую не так давно получил в часовне от священнослужителя. Он хоть и ходил иногда в часовню, чтобы послушать как молится отец Яков, но сам не знал наизусть ни одной молитвы и отродясь не читал ни одной религиозной книги. Так стоило ли начинать теперь? Затем он всё же решился и открыл книгу на том самом месте, где уже лежала закладка, оставленная там, по всей видимости, старым служителем Господа. 

«Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была — так, как и ночи.   И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить! Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них.» 

«Ну-ну, — хмыкнул про себя Михалыч. – Не видал я что-то на этом свете ни одного, кто убежал бы от смерти…» 

… — Анна Петровна! Анна Петровна, постойте! Что с вами? Вы поранились? – молодой охранник лет тридцати бежал с фонарем по сугробу вслед бредущей непонятно куда женщине. Луч света, которым он пытался осветить путь прямо перед собой, то и дело подпрыгивал у него в руках в такт его бегу. Довольно четко разглядеть что-либо происходящее впереди было довольно затруднительно, но и того, что ему удалось увидеть, насторожило его ещё издалека и заставило кинуться на помощь женщине, пребывавшей явно не в себе. 
Она шла босиком на морозе, неразбирая дороги перед собой, спотыкаясь о бордюры, прямо в снег, с растрепанными волосами и в медицинском халате, сверху донизу испачканном кровью. Это было жуткое зрелище. Особенно при свете фонаря, выхватывающего её стройный беззащитный силуэт из ночных сумерек. 

— Анна Петровна, да постойте же вы наконец! Ну куда же вы? Ночь ведь уже и холодно! – кричал парень ей вслед, догоняя её, пока не увидел, что она, вроде бы, наконец-то услышала его и остановилась, странно подергивая, будто при нервном тике, наклоненной к правому плечу головой. 

Когда охранник поравнялся с ней, уже начиная было обдумывать, как же ему теперь надлежит поступить с раненным человеком, находящимся к тому же скорее всего в состоянии жесточайшего стресса, он оторвал наконец свой взгляд от её окровавленного одеяния, задубевшего на морозе, и успел заглянуть ей в глаза. И его сердце тут же упало в какую-то бездонную пропасть… Потому что в свои тридцать лет ему ещё ни разу не доводилось видеть, как умирают люди. А видеть перед собой ожившего мертвеца не доводилось в этой тюрьме никому.   

Он просто стоял и смотрел как завороженный в две черных бездны смерти. Так смотрит кролик в глаза удаву. То существо, которое ещё каких-то полчаса назад было женщиной, подняло руки на уровне лица и кинулось вперед, на свою человеческую жертву. В свете фонаря успело мелькнуть только лицо трупа с хищно раскрытым ртом, затем луч на мгновение ударил куда-то в небо, а потом и вовсе пропал, видимо вдавленный в ходе короткой борьбы в мартовский снег. Из раздираемого на части горла послышался какой-то невнятный хлюпающий звук. 

…Когда на улице начали стрелять, Алексей Михайлович выхватил из кобуры свой ПМ и, отбросив в сторону книгу, кинулся в коридор, на ходу накидывая куртку на голое тело. Вслед за ним уже спешил тяжело сопя его здоровенный напарник Леня. 

Они выбежали на тюремный двор и побежали в сторону вышки, с которой доносились редкие одиночные выстрелы. Пробежав добрых две сотни метров, они увидели перед собой жуткую картину, которую запомнили в последующем на всю свою оставшуюся жизнь. На окровавленном снегу, освещаемым словно театральным софитом, светом прожектора, лежало тело молодого паренька с безобразно разорванным горлом, из которого ещё вытекали надо полагать уже остатки его крови. А над ним, в какой-то искаженно изломанной позе, стояло, нечеловечески изогнувшись, тело Анны Петровны. Вертухай, как на тюремном жаргоне называют обычно зеки часовых, надзирающих за территорией зоны со сторожевой вышки, методично всаживал в это тело одну пулю за другой с высоты своей огневой позиции. И самое пугающее, по мнению Михалыча, было то, что стрелок попадал раз за разом. Тело, начиненное свинцом, отбрасывало назад, оно падало на колени в снег, но тут же вновь молча и упрямо продолжало подниматься на ноги и брести в сторону неподвижно лежащего мужского трупа. 

Алексею Михайловичу стало не по себе, по спине пробежали две маленькие струйки холодного пота. Но как человек военный, пускай и «бывший», он не мог позволить себе бездействие в такой ситуации. А потому он тоже вскинул свой пистолет Макарова и произвел один прицельный выстрел. Но в голову той, с кем ему довелось разговаривать каких-то тридцать-сорок минут тому назад. Из затылка Анны Петровны на мгновение вылетели темно-бурые брызги, а затем изрядно потрепанное стрельбой женское тело рухнуло в сугроб, широко раскинув руки, чтобы теперь уже больше никогда не подняться. 

— Михалыч, ты ж её это, блин… Того… – недоуменно бубнил за плечом у только что стрелявшего потрясенный Леня. 

— Да ну, на хуй! А я то не заметил! – озлобленно прохрипел Алексей Михайлович, до слуха которого только сейчас стали доноситься звуки воющей сирены и топот десятка ног, бежавших на место убийства. 
Он поднял глаза в сторону вышки и едва различил вдалеке фигуру стрелка, одной рукой прижимающего к плечу винтовку, а другой машущему ему. Мол, спасибо, братан, подсобил! Он устало поднял вверх левую руку в ответном жесте, а затем перевел свой взгляд на труп женщины, в очередной раз за сегодняшний день ни черта не понимая, что вообще вокруг происходит.   

Чуть позднее все его тело начнет предательски трясти от пережитого, а пока он стоял на мартовском зябком ветру в распахнутой тонкой армейской куртке и не отрываясь смотрел на запястья женского трупа, порезанные хирургическим скальпелем. В двух метрах от него стоял понурив хмуро голову ещё один очевидец произошедшего Леонид, а в ухо ему с пеной у рта кричал надрываясь седой полковник, начальник Безмолвного монаха, описывая во всех красках им двоим, какие эротические прелести ожидают их волосатые задницы после того, как начальство разберется во всех подробностях произошедшего.   

В это время два трупа, безмятежно лежащие на снегу, погрузили на носилки и унесли в морозильную камеру, помещение, которое в этой тюрьме, замещало морг. Там трупы покойных и должны были пролежать до проверки, обещанной товарищем полковником. Осматривать же трупы пока было некому, так как единственная врач во всей тюрьме сама оказалась среди них. 

Сделано Человеком из ниоткуда. Продолжение следует.